…Я вот как первый раз об этом подумал, так вот даже и не знаю что почувствовал. — Надежду? Страх?
Вернуться к теплым унитазам, интернету с кинематографом, и ужасам российской эстрады, исполняемыми настоящим профессионалами своего дела, а не жалким подражателем вроде меня.
Но если серьезно? — Родная страна, родной город, теплая квартира, семья, друзья… родная речь кругом, в конце-то концов, и услуги профессиональных врачей и стоматологов.
А вот с другой стороны, — вроде ведь и тут не мерзну. А для Той своей семьи… я наверное уже двадцать с лишним лет как пропавший без вести. Меня там конечно ждут, мне обрадуются, но…
Но вот кого они ждут, и кого дождутся? — Дикаря, умеющего сдирать скальпы с трупов убитых им врагов? — «Гения математики» остановившего свое развитие на тригонометрии и неспособного доказать половину теорем, которые проходил в школе?
Гончара — недоучку? Поэта-песенника, способного натужно и примитивно зарифмовывать враки про свои и чужие подвиги, и морить тараканов особо противным тембром своего голоса?
Лекаря-травника может быть? Легендарного целителя Дебила, который Мнау’гхо дырку в голове проковырял, злых духов оттуда выгнал, а потом обратно дырку залепил? — Ну да, с такими навыками меня сразу в какое-нибудь медицинское заведение примут. — «Кащенко» например, пациентом.
Хотя, по любому, я в результате там и окажусь. Стоит только ляпнуть по пьяни про свои межпространственные подвиги и путешествия, как добрые санитары со смирительной рубашкой, мигом нарисуются поблизости, и упакуют похлеще чем я Амулет.
Да даже если буду молчать как рыба об лед, изо всех сил симулируя амнезию. Только вот рефлексы у меня уже не для Той жизни. Не для роли серенького, ничем ни примечательного Пети Иванова, — любителя помечтать о подвигах, и обойти за квартал банду тринадцатилетних хулиганов.
Так что дурки, а то и вообще тюряги, Там, чувствую мне не избежать. — Либо примут за психа. Либо сам стану психом, пытаясь изображать нормального. — Так что моей Той семье, видать придется терять меня снова.
Да и семья… Тут ведь у меня тоже семья! И немаленькая, одних детей только три штуки, и это родных. А учитывая что и брато-сестринских, тут тоже не особо от своих отделяют, скорее даже наоборот, (что за комиссия создатель, быть всех племянников отцом, или, — «проклятье двоюродного дяди».), то тут уже целых колхоз набирается.
А ведь еще и Осакат с Витьком, Оилиои, тот же Дрис’тун вечно пасущийся в моем шатре, и даже не стесняющийся подкидывать своих детишек моим женам и родственницам «на воспитание», ибо давно уже привык что он тоже мне, пусть какая-то и странная, но родня… Братья и племянники Лигит, регулярно живущие в моих хоромах. Да и мой племянник Никсой, правда уже успевший отгостить чуть ли не во всех дворцах всех горских царств, однако ежегодно не забывающий присылать мне подарки, выражая свое почтение и благодарность.
Да что там говорить. — Почти с каждым ирокезом из «старого состава» я имею какую-нибудь дальнюю родственную связь. И тут, эти «дальние» куда прочнее, чем иной раз наши, московские, даже в рамках одной семьи.
А ученики? — Я даже не про Дрис’туна и его банду. — Я вообще про учеников. — Исчезни я, и как они тут одни останутся? Насколько быстро скатятся к стандартному примитиву?
А все мои начинания, — ремесла, законы, науки? — Все то что я с таким трудом пробивал, вытягивал словно росточек сквозь камни, холил-лилеял. Готовил почву, растил людей способных позаботиться, и двигать дальше, доказывал полезность… Это ведь тоже, — все мои дети, мое потомство, мое наследие. — И променять это на теплый унитаз и возможность пялиться в телевизор, сидя на диване и прихлебывая пиво?
…Нет. Те мои родные, меня уже потеряли. И надеюсь, — пережили и смирились с потерей. А вот эти мои…
Вот только почему мне приходится самого себя уговаривать? И почему я так мучительно боюсь, что стоит мне открыть этот ящик, и взглянув в черноту плоскостей этой гадости увидеть дорогу назад, — брошусь словно в омут головой. А потом до конца жизни буду сожалеть что струсил, проявив слабость.
Неужели меня настолько пугает неприкаянная старость, без пенсии, хилого медицинского обеспечения и зубов, что я готов променять пару десятков оставшихся мне достойных лет жизни. …Жизни полной трудов и уважения окружающих, — на пусть сорок лет, бессмысленного и тусклого угасания, зато в тепле и с видимостью соцобеспечения? — Будто я никогда не слышал о стариках-ветеранах, — доживающих свой век в куда большем ничтожестве, чем предстоит мне.
Тут вдруг очередной порыв ветра, едва ли не положил «Морского Гуся» на бок. Корабль выправился и пошел дальше. Но я как-то сразу смекнул, что период созерцательных размышлений, на сегодня закончился. Так что лишний раз проверив как «волшебный ящик», закреплен в каюте. (Целую бухту гок’ового каната извели на это дело), выскочил на палубу, чтобы посмотреть где от меня будет польза. …Это ведь тоже, — один из рефлексов, скорее мешающих в «московской» жизни.
Хотя мы и пытались, но все-таки обойти шторм у нас не получилось. Ну да хоть по краешку его прошлись, и то ладно. Потому как судя по этому «краешку», окажись мы на его пути, нам бы точно не выжить. Стихия, — она ведь штука такая. — Она современные мне железные корабли, величиной со стадион, при случае запросто утопить может. А уж нашей скорлупке, в такой круговерти, точно надеяться было бы не на что.
Даже у нас волны вставали размером наверное с пятиэтажный дом, а ветер свистел так, что приходилось орать на ухо стоящему рядом с тобой человеку, чтобы быть им услышанным.